|
Философы Древней Греции - Платон - Диалоги - Страница 374 |
Теперь же нам следует мысленно обособить три рода: то, что рождается,
то, внутри чего совершается а рождение, и то, по образцу чего возрастает
рождающееся. Воспринимающее начало можно уподобить матери, образец - отцу, а
промежуточную природу - ребенку. Помыслим при этом, что, если отпечаток должен
явить взору пестрейшее разнообразие, тогда то, что его приемлет, окажется лучше
всего подготовленным к своему делу в случае, если оно будет чуждо всех форм,
которые ему предстоит воспринять, ведь если бы оно было подобно чему-либо
привходящему, то всякий раз, когда на него накладывалась бы противоположная или
совершенно иная природа, оно давало бы искаженный отпечаток, через который
проглядывали бы собственные черты этой природы.
Начало, которому предстояло вобрать в себя все роды вещей, само должно было быть
лишено каких-либо форм, как при выделывании благовонных притираний прежде всего
заботятся о том, чтобы жидкость, в которой должны растворяться благовония, по
возможности но имела своего запаха. Или это можно сравнить с тем, как при
вычерчивании фигур на каких-либо мягких поверхностях не допускают, чтобы на них
уже заранее виднелась та или иная фигура, но для начала делают все возможно
более гладким. Подобно этому и начало, назначение которого состоит в том, чтобы
во всем своем объеме хорошо воспринимать отпечатки всех вечно сущих вещей, само
должно быть по природе своей чуждо каким бы то ни было формам. А потому мы по
скажем, будто мать и восприемница всего, что рождено видимым и вообще
чувственным,- это земля, воздух, огонь, вода или какой-либо другой [вид],
который родился из этих четырех [стихий] либо из которого сами они родились.
Напротив, обозначив его как незримый, бесформенный и всевосприемлющий вид,
чрезвычайно странным путем участвующий в мыслимом и до крайности неуловимый, мы
не очень ошибемся. Если только предыдущие наши рассуждения помогают нам напасть
на след этой природы, справедливее всего было бы, пожалуй, сказать о ней так:
огнем всякий раз является ее воспламеняющаяся часть, водой - ее увлажняющаяся
часть, землей же и воздухом - те ее части, которые подражают этим [стихиям].
Однако нам следует определить наш предмет еще более точно и для этого
рассмотреть, есть ли такая вещь, как огонь сам по себе, и обстоит ли дело таким
же образом с прочими вещами, о каждой из которых мы привыкли говорить как о
существующей самой по себе? Или же только то, что мы видим либо вообще
воспринимаем телесными ощущениями, обладает подобной истинностью, а помимо этого
вообще ничего и нигде нет? Может быть, мы понапрасну говорим об умопостигаемой
идее каждой вещи, и идея эта не более чем слово? Нехорошо было бы оставить такой
вопрос неисследованным и нерешенным, ограничившись простым утверждением, что
дело-де обстоит так и не иначе; с другой стороны, не стоит отягощать нашу и так
пространную речь еще и пространным отступлением. Поэтому, если бы удалось в
немногих словах определить многое, это было бы наилучшим выходом. Итак, вот
каков мой приговор. Если ум и истинное мнение - два разных рода, в таком случае
идеи, недоступные нашим ощущениям и постигаемые одним лишь умом, безусловно,
существуют сами по себе; если же, как представляется некоторым, истинное мнение
ничем не отличается от ума, тогда следует приписать наибольшую достоверность
тому, что воспринимается телесными ощущениями.
|
|