|
Философы Древней Греции - Платон - Диалоги - Страница 145 |
Гиппий. Кажется, что так.
Сократ. Уж и не знаю, куда мне деваться, Гиппий, и не нахожу выхода; а у тебя
есть что сказать?
Гиппий. Нет, по крайней мере сейчас; но, как я недавно сказал, если я это
обдумаю, то уверен, что найду.
Сократ. Кажется, жажда знать не позволит мне дождаться, пока ты соберешься; и
вот, мне думается, что теперь-то уж я нашел выход. Смотри-ка: если бы мы назвали
прекрасным то, что заставляет нас радоваться, - допустим, не все удовольствия, а
то, что радует нас через слух и зрение, и- как бы мы тогда стали спорить? Дело в
том, Гиппий, что и красивые люди, и пестрые украшения, и картины, и изваяния
радуют наш взор, если они прекрасны. И прекрасные звуки, и все мусичекие
искусства, речи, рассказы производят то же самое действие, так что, если мы
ответим тому дерзкому человеку: "Почтеннейший, прекрасное - это приятное для
слуха и зрения" ,- не думаешь ли ты, что так мы обуздаем его дерзость?
Гиппий. И правда, кажется, теперь хорошо сказано, что такое прекрасное, Сократ.
Сократ. . А скажем ли мы о прекрасных занятиях и законах, Гиппий, что они
прекрасны потому, что приятны для слуха и зрения, или же это вещи иного чуда?
Гиппий. Это, Сократ, может быть, и ускользнет от того человека.
Сократ. Клянусь собакой, Гиппий, это не ускользнет от того, кого я больше всего
постыдился бы, если бы стал болтать вздор и делать вид, будто говорю дело, когда
на самом деле болтаю пустяки.
Гиппий. Кто же это такой?
Сократ. Сократ, сын Софрониска, который, пожалуй, не позволит мне с легкостью
говорить об этих еще не исследованных предметах или делать вид, что я знаю то,
чего я не знаю.
Гиппий. Но мне и самому после твоих слов кажется, что с законами обстоит как-то
по-иному.
Сократ. Не торопись, Гиппий: выходит, мы попали в вопросе о прекрасном в такой
же тупик, как и раньше, а между тем думаем, что нашли хороший выход. Гиппий. В
каком смысле ты это говоришь, Сократ?
Сократ. Я скажу тебе, как мне это представляется, если, конечно, я говорю дело.
Ведь, пожалуй, все, что относится к законам и занятиям, не лежит за пределами
тех ощущений, которые мы получаем благодаря слуху и зрению. Так давай сохраним
это положение - "приятное благодаря этим чувствам есть прекрасное" - и не будем
выдвигать вперед вопрос о законах. Если бы спросил нас тот, о ком я говорю, или
кто другой: "Почему же, Гиппий и Сократ, вы выделили из приятного приятное,
получаемое тем путем, который вы называете прекрасным, между тем как приятное,
связанное со всеми прочими ощущениями - от пищи, питья, любовных утех и так
далее, - вы не называете прекрасным? Или это все неприятно, и вы утверждаете,
что в этом вообще нет удовольствия? Ни в чем ином, кроме зрения и слуха?" Что мы
на это скажем, Гиппий?
Гиппий. Разумеется, мы скажем, Сократ, что и во всем другом есть величайшее
удовольствие. Сократ. "Почему же, -скажет он, -раз все это удовольствия
нисколько не меньшие, чем те, вы отнимаете у них это имя и лишаете свойства быть
прекрасными?" "Потому, - ответим мы, - что решительно всякий осмеет нас, если мы
станем утверждать, что есть - не приятно, а прекрасно и обонять приятное - не
приятно, а прекрасно; что же касается любовных утех, то все стали бы нам
возражать, что хотя они и очень приятны, но, если кто им предается, делать это
надо так, чтобы никто не видел, ведь видеть это очень стыдно".
|
|