|
Философы Древней Греции - Платон - Диалоги - Страница 160 |
- Как так, Сократ?
- Ты ведь знаешь, что все остальные считают смерть великим злом?
- Еще бы!
- И если иные из них - когда решатся ее встретить - мужественно встречают смерть, то
не из страха ли перед еще большим злом?
- Правильно.
- Стало быть, все, кроме философов, мужественны от боязни, от страха. Но быть
мужественным от робости, от страха - ни с чем не сообразно!
- Да, разумеется.
- Взглянем теперь на людей умеренных. Если иные умеренны, то и тут то же самое: они
рассудительны в силу особого рода невоздержности. "Это невозможно!" - скажем мы, а
все же примерно так оно и обстоит с туповатой рассудительностью. Те, кому она присуща,
воздерживаются от одних удовольствий просто потому, что боятся потерять другие, горячо
их желают и целиком находятся в их власти. Хотя невозержностью называют покорность
удовольствиям, все же получается, что эти люди, сдаваясь на милость одних
удовольствий, побеждают другие. Вот и выходит так, как мы только что сказали: в
известном смысле они воздержны именно благодаря невоздержности.
- Похоже, что так.
- Но, милый мой Симмий, если иметь в виду добродетель, разве это правильный обмен
- менять удовольствие на удовольствие, огорчение на огорчение, страх на страх,
разменивать большее на меньшее, словно монеты? Нет, существует лишь одна правильная
монета - разумение, и лишь в обмен на нее должно все отдавать; лишь в этом случае
будут неподдельны и мужество, и рассудительность, и справедливость - одним словом,
подлинная добродетель: она сопряжена с разумением, все равно, сопутствуют ли ей
удовольствия, страхи и все иное тому подобное или не сопутствуют. Если же все это
отделить от разумения и обменивать друг на друга, как бы не оказалась пустою
видимостью такая добродетель, поистине годная лишь для рабов, хилая и подложная.
Между тем, истинное - это действительно очищение от всех [страстей], а
рассудительность, справедливость, мужество и само разумение - средство такого
очищения. И быть может, те, кому мы обязаны учреждением таинств [мистерий], были не
так уж просты, но на самом деле еще в древности приоткрыли в намеке, что сошедший в
Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившиеся и принявшие посвящение,
отойдя в Аид, поселятся среди богов. Да, ибо, как говорят те, кто сведущ в таинствах,
{11}
"много тирсоносцев, да мало вакхантов", и "вакханты" здесь, на мой взгляд, не кто иной,
как только истинные философы. Одним из них старался стать и я - всю жизнь, всеми
силами, ничего не упуская. Верно ли я старался и чего мы достигли, мы узнаем точно, если
то будет угодно богу, когда придем в Аид. Ждать осталось недолго, сколько я понимаю.
Вот вам моя защитительная речь, Симмий и Кебет; вот почему я сохраняю спокойствие и
веселость: я покидаю и вас, и здешних владык в уверенности, что и там найду добрых
владык и друзей, как нашел их здесь. И если вам моя речь показалась более убедительной,
чем афинским судьям, это было бы хорошо.
Когда Сократ закончил, заговорил Кебет:
- Вот это - по крайней мере на мой взгляд - сказано прекрасно, кроме одного: то, что
ты говорил о душе, вызывает у людей большие сомнения.
|
|