|
Философы Древней Греции - Аристотель - Метафизика - Страница 177 |
Далее, ни один из способов, какими они доказывают, что эйдосы
существуют, не убедителен. В самом деле, на основании одних не получается с
необходимостью умозаключения, на основании других эйдосы получаются и для
того, для чего, как они полагают, их нет. Ведь по "доказательствам от
знаний" эйдосы должны были бы иметься для всего, о чем имеется знание; на
основании довода относительно "единого во многом" они должны были бы
получаться и для отрицаний, а на основании довода, что "мыслить что-то можно
и по его исчезновении",- для преходящего: ведь о нем может [остаться]
некоторое представление. Далее, на основании наиболее точных доказательств
одни признают идеи соотнесенного, о котором они говорят, что для него нет
рода самого по себе; другие приводят довод относительно "третьего человека".
И, вообще говоря, доводы в пользу эйдосов сводят на нет то,
существование чего для тех, кто признает эйдосы, важнее существования самих
идей: ведь из этих доводов следует, что первое не двоица, а число, т. е. что
соотнесенное [первее] самого по себе сущего и так же все другое, в чем
некоторые последователи учения об эйдосах пришли в столкновение с его
началами.
Далее, согласно предположению, на основании которого они признают
существование идей, должны быть эйдосы не только сущностей, но и многого
иного (в самом деле, мысль едина не только касательно сущности, но и
относительно не-сущностей, и имеются знания не только сущности; и получается
у них несметное число других подобных [выводов]). Между тем по необходимости
и согласно учениям об эйдосах, раз возможна причастность эйдосам, то должны
существовать идеи только сущностей, ибо причастность им не может быть
привходящей, а каждая вещь должна быть причастна эйдосу постольку, поскольку
он не сказывается о субстрате (я имею в виду, например, если нечто причастно
самому-по-себе-двойному, то оно причастно и вечному, но привходящим образом,
ибо для двойного быть вечным - это нечто привходящее). Итак, эйдосы были бы
[только] сущностью. Однако и здесь, [в мире чувственно воспринимаемого], и
там, [в мире идей], сущность означает одно и то же. Иначе какой еще смысл
имеет утверждение, что есть что-то помимо окружающих нас вещей - единое во
многом? Если идеи и причастные им вещи принадлежат к одному и тому же виду,
то будет нечто общее им (в самом деле, почему для преходящих двоек и двоек,
хотя и многих, но вечных существо их как двоек (to dyas) в большей мере одно
и то же, чем для самой-по-себе-двойки и какой-нибудь отдельной двойки?).
Если же вид для идей и причастных им вещей не один и тот же, то у них, надо
полагать, только имя общее, и это было бы похоже на то, как если бы кто
называл человеком и Каллия, и кусок дерева , не увидев между ними ничего
общего.
А если мы допустим, что хотя общие определения в других отношениях и
соответствуют эйдосам, например самому-по-себе-кругу - "плоская фигура" и
прочие части определения, но должно еще добавлять, что есть то, [идея чего
она есть], то надо проследить, не оказалось ли это совсем бессодержательным.
|
|