|
Философы Древней Греции - Аристотель - Метафизика - Страница 168 |
Ведь если бы одно движение совершалось ради другого движения, то и
это другое должно было бы быть ради еще какого-нибудь движения; но так как
это не может идти в бесконечность, то целью всякого движения должно быть
одно из движущихся по небу божественных тел.
А что небо одно - это очевидно. Если небес множество подобно тому как
имеется много людей, то по виду у каждого из них было бы одно начало, а по
числу много. Но все то, что по числу есть множество, имеет материю (ибо одно
и то же определение имеется для многих, например определение человека, между
тем Сократ - один). Однако первая суть бытия не имеет материи, ибо она есть
полная осуществленность. Значит, первое движущее, будучи неподвижным, одно и
по определению, и по числу; стало быть, всегда и непрерывно движущееся также
только одно. Значит, есть только одно небо.
От древних из глубокой старины дошло до потомков предание о том, что
эти [светила] суть боги и что божественное объемлет всю природу. А все
остальное [в предании] уже добавлено в виде мифа для внушения толпе, для
соблюдения законов и для выгоды, ибо в нем утверждается, что боги
человекоподобны и похожи на некоторые другие живые существа, утверждается и
другое, вытекающее из сказанного и сходное с ним. Если бы, отделив эти
добавления, принять лишь главное - что первые сущности они считали богами,
можно было бы признать это божественным изречением; и так как, по всей
вероятности, каждое искусство и каждое учение изобретались неоднократно и в
меру возможности и снова погибали, то можно было бы подумать, что и эти
взгляды суть как бы сохранившиеся до наших дней обломки тех. Таким образом,
мнение предков и наших ранних предшественников ясно нам лишь до такой
степени.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
А относительно [высшего] ума возникают некоторые вопросы. Он
представляется наиболее божественным из всего являющегося нам, но каким
образом он таков, на этот вопрос ответить трудно. В самом деле, если он
ничего не мыслит, а подобен спящему, то в чем его достоинство? Если же он
мыслит, но это зависит от чего-то другого (ибо тогда то, что составляет его
сущность, было бы не мыслью, а способностью [мыслить]), то он не лучшая
сущность: ведь ценность придает ему мышление. Далее, будет ли составлять его
сущность ум или само мышление, что же именно мыслит он? Либо сам себя, либо
что-то другое; и если что-то другое, то или всегда одно и то же, или разное.
Так вот, есть ли здесь разница или это все равно, мыслить ли прекрасное или
все что угодно? Не нелепо ли мыслить некоторые вещи? Таким образом, ясно,
что ум мыслит самое божественное и самое достойное и не подвержен
изменениям, ибо изменение его было бы изменением к худшему, и это уже
некоторое движение. - Итак, во-первых, если ум есть не деятельность
мышления, а способность к ней, то, естественно, непрерывность мышления была
бы для него затруднительна. Во-вторых, ясно, что существовало бы нечто
другое, более достойное, нежели ум, а именно постигаемое мыслью.
|
|