|
Философы Древней Греции - Аристотель - Метафизика - Страница 16 |
В самом деле, Эйдосов примерно
столько же или не меньше, чем вещей, в поисках причин для которых они от
вещей пришли к эйдосам, ибо для каждого [рода] есть у них нечто одноименное,
и помимо сущностей имеется единое во многом для всего другого - и у
окружающих нас вещей, и у вечных.
Далее, ни один из способов, какими мы доказываем, что Эйдосы
существуют, не убедителен. В самом деле, на основании одних не получается с
необходимостью умозаключения, на основании других Эйдосы получаются и для
того, для чего, как мы полагаем, их нет. Ведь по "доказательствам от знаний"
Эйдосы должны были бы иметься для всего, о чем имеется знание; на основании
довода относительно "единого во многом" они должны были бы получаться и для
отрицаний, а на основании довода, что "мыслить что-то можно и по его
исчезновении" - для преходящего: ведь о нем может [остаться] некоторое
представление. Далее, на основании наиболее точных доказательств одни
признают идеи соотнесенного, о котором мы говорим, что для него нет рода
самого по себе; другие приводят довод относительно "третьего человека".
И, вообще говоря, доводы в пользу Эйдосов сводят на нет то,
существование чего нам важнее существования самих идей: ведь из этих доводов
следует, что первое не двоица, а число, т. е. что соотнесенное [первое]
самого по себе сущего, и так же все другое, в чем некоторые последователи
учения об идеях пришли в столкновение с его началами.
Далее, согласно предположению, на основании которого мы признаем
существование идей, должны быть Эйдосы не только сущностей, но и многого
иного (в самом деле, и мысль едина не только касательно сущности, но и
относительно всего другого; и имеются знания не только о сущности, но и об
ином; и получается у них несметное число других подобных [выводов]); между
тем по необходимости и согласно учениям об эйдосах, раз возможна
причастность эйдосам, то должны существовать идеи только сущностей, ибо
причастность им не может быть привходящей, а каждая вещь должна быть
причастна эйдосу постольку, поскольку он не сказывается о субстрат (я имею в
виду, например, если нечто причастно самому-по себе-двойному, то оно
причастно и вечному, но привходящим образом, ибо для двойного быть вечным -
это нечто привходящее). Итак, Эйдосы были бы [только] сущностью. Однако и
здесь, [в мире чувственно воспринимаемого], и там, [в мире идей], сущность
означает одно и то же. Иначе какой еще смысл имеет утверждение, что есть
что-то помимо окружающих нас вещей, - единое во многом? Если же идеи и
причастные им вещи принадлежат к одному и тому же виду, то будет нечто общее
им (в самом деле, почему для преходящих двоек и двоек, хотя и многих, но
вечных , существо их как двоек в большей мере одно и то же, чем для
самой-по-себе-двойки и какой-нибудь отдельной двойки?). Если же вид для идей
и причастных им вещей не один и тот же, то у них, надо полагать, только имя
общее, и это было бы похоже на то, как если бы кто называл человеком и
Каллия, и кусок дерева, не увидев между ними ничего общего.
|
|